Снежная страна ясунари кавабата отзывы

Родная литература приучила нас к тому, что у героев непременно должен быть букет проблем вселенского масштаба. Они должны переживать о государственных делах, о семейных, о бабе Маше из соседнего дома, о падении нравственности и на закуску о неразделённой любви. И когда открываешь книгу без этой «истории болезни», теряешься.

Ясунари Кавабата — мастер потерянного времени. Он заставит потерять и потеряться, а потом находить и чувствовать. Его повести сравнимы с прогулкой по тропкам санатория. Без мыслей. Без любви. Без страданий. Точнее всего этого много, но где-то за гранью души героя. По литературоведческим штампам Кавабата вписан в направление «неосенсуализма». Говоря простыми словами, важно лишь то, что внутри у персонажа, а остальное декорация. Вопреки кажущемуся противоречию и это так.

Три повести: «Танцовщица из Идзу», «Элегия», «Снежная страна». Во всех есть главный «рассказчик»: герой, чувства которого нам известны. По сути ничего не происходит, ни развития чувств, ни активных действий. Всё уже свершено или никогда уже не начнётся. И тем не менее всю историю происходит течение мыслей и чувств.

«Танцовщица из Идзу» — студент путешествует с труппой бродячих артистов, потому что влюбился в юную танцовщицу, которой всего 14. И ничего сделать с её возрастом не может. Потом уезжает. Даже пока девушка ему казалась старше, он ничего не делал, не дал знака, что она ему нравится, лишь молчал и думал, а вдруг её сейчас кто-то бесчестит? Подумал и пошёл в купальни.

«Элегия» — героиня Тацуэ сожалеет о смерти возлюбленного, который женился на другой. Длинным-длинным монологом она говорит обо всём и вся. Чем-то напоминает шедевры эпистолярного жанра, когда герои, захлёбываясь, описывают всё, что видят, но сердцем понимаешь, что эссе о гостиной и дворнике — это признание в любви, размышления о Ницше — это признание в любви, и мусорка под столом — это тоже оно. Красиво. Но к чему это теперь, когда ничего не вернуть и не изменить?

«Снежная страна» — Симамура раз в год приезжает к своей любовнице-гейше в отдалённый захолустный отель на горячих ключах. Его в принципе всё устраивает. По сути у Симамуры нет ни трагедии, ни метаний: он просто живёт, просто приезжает, просто заглядывается на другую женщину, но заглядывается просто так, как на красивую картину. Комако интересует его не больше, чем балет, про который он пишет статьи, но никогда не видел, и не больше, чем креп, из которого ему так нравится заказывать одежду. Он над страстями и страданиями, кажется, он дествительно просто приезжает отдохнуть и он устал от всего, не хочет женских вывертов на ровном месте. Отвяжитесь уже от него и дайте любоваться оттенками зелени редьки и лука под окнами.

Неосенсуализм — это новое для Японии начала XX направление приписывают влиянию запада. Но расцвело оно не на пустом месте: традиция и эстетика дзэн-буддизма в какой-то мере говорят о том же. Кавабата будто бы пропускает все изменения последних веков. У него есть поезда, пароходы, телефоны, но всё равно читаешь будто о средневековье. Человек из другого века, его книги выбиваются из течения истории на какой-то вневременной уровень.

Что находится выше времени и преходящих бытовых вопросов. Как ни странно, красота! Красота, которая преодолевает века, идеализированная и воображаемая. Красота тяжёлого труда ткачих, которые создали ткань для кимоно. Красота души невинной девочки. Красота огонька, отражённого стеклом, и свежего белого снега. У Кавабаты очень сильна эта традиционная красота: то, что кажется красивым, от личного душевного состояния и полученной информации, а не исходя из объективных данных, восхищение самой идеей, а не конкретным исполнением. Так Симамура восхищается скорее чистотой Комако, чем умениями.

Красота, а не какие-то нравственные проблемы, не честь и не совесть. Просто чувство прекрасного. Возможно именно этим объясняется отсутствие действий со стороны героев и в повестях вообще. Они все созерцатели и фаталисты. И если у женщины (Элегия) отказ от мести смотрится жертвенно и прекрасно, то мужчины выглядят равнодушными и пассивными ничто.

— А что мне делать? Я же ничем не могу тебе помочь, сколько бы тут ни прожил.
Она уставилась на Симамуру непонимающим взглядом. И вдруг резко сказала:
— Вот это и плохо…

Не скажу, что это лучшее из творений автора. Гораздо лучше ему давались очерки и зарисовки. Если в Рассказах на ладони каждый рассказ-миг похож на жемчужинку, то здесь жемчужина сильно переросла свой сферический идеал.

Начну с того, что это безусловно классика японской литературы, довлеющая своей тяжестью над несчастными потугами современных японских авторов, даже не пытающихся писать что-то подобное, прикрываясь дикими названиями и литературным гранжем. Говорят, Кавабата писал только облачившись в одежду самурая, придавающей ему силы и благоволящей к творчеству. Возможно.

Его герои — простые люди. В «Танцовщице из Идзу» — студент, прибившийся к бродячим актёрам, привязавшийся к ним всем своим существом. Просто компанейский парень, влюбившийся в девочку-куколку, чуть ли не падающей под тяжестью огромного барабана. В «Снежной стране» — парень из Токио, приезжающий каждый год попроведать гейшу в Хоккайдо. Их всех что-то тянет далеко от дома, они обыкновенные люди с чувством тяги к прекрасному.

Может быть мне только кажется, что Кавабата проносит через свои рассказы настоящее человеческое отношение к любви и привязанности, к стремлению быть счастливым, к понятию и внутреннему принятию красоты. А может оно так и есть.

Снежная Страна – удивительная, настоящая «японская» книга. Я не могла оторваться от чтения, но тем, что меня привлекало, был не столько сюжет, сколько чувства и атмосфера. На меня лился поток невероятных образов, которые заставляли ощущать прикосновения рук, шорох кимоно, дышать морозным горным воздухом, слышать звук игры на сямисэне, наблюдать за мотыльками, летящими на свет…

…

На сетке, с наружной стороны, тоже сидел мотылек с бледно-зелеными, почти прозрачными крылышками и тонкими, как пух, усиками цвета кипарисовой коры. Горы, видневшиеся вдали, за оконной сеткой, были залиты вечерним солнцем, но их уже окрасила в свои цвета осень, и зеленоватое пятнышко мотылька казалось на этом фоне мертвым. Только там, где его крылья находили друг на друга, зеленый цвет был сильнее. Налетел осенний ветерок, крылышки мотылька заколебались, как тонкие листки бумаги.

Поразительно, как образно пишет Кавабата. Его произведения, такие воздушные и глубокие одновременно, можно сравнить с японской поэзией.

На оконной сетке сидели мотыльки, сидели долго, словно приклеившись к ней, и вдруг оказывалось, что некоторые из них уже мертвые. Они падали, как увядшие листья. Некоторые падали со стен. И, подбирая мертвого мотылька, Симамура задумывался, почему природа создала их такими прекрасными.

Много внимания уделяется описанию внешности, причем многие эпитеты и метафоры выражены так, как умеют их передать, наверное, только японцы.

По ее губам, влажным и изящным, как свернувшаяся колечком пиявка, казалось, скользил отраженный свет даже тогда, когда они смыкались, и было в этом, как и в ее теле, что-то зовущее и соблазнительное. Ее удивительные глаза, прочерченные прямо, как по линейке, под невысокими дугами бровей сейчас блестели и смотрели совсем по-детски. Ее кожа, без пудры, словно бы обретшая прозрачность еще там, в увеселительных кварталах столицы, а здесь подцвеченная горным воздухом, была свежа, как только что очищенная луковица, и прежде всего удивляла своей чистотой.

Не могу описать словами свой восторг, который испытываю, ощущая эти невероятные образы…

После захода солнца небо над далекими горами еще сохраняло бледную розоватость и пейзаж за оконными стеклами еще не полностью расплылся во мгле. Но у пейзажа остались только контуры, краски исчезли, и все вокруг: горы, поля — казалось очень унылым, обыденным, лишенным каких-либо примечательных черт. И все же была в этом пейзаже некая страстная напряженность, как в неуловимом потоке чувств. Из-за лица девушки, конечно. Отраженное в стекле лицо закрывало часть пейзажа за окном, но вокруг постоянно мелькали образы вечера, и поэтому лицо казалось прозрачным. И все же невозможно было из-за непрерывного мелькания убедиться, действительно ли прозрачно это лицо. Создавалась иллюзия, что вечерний пейзаж бежит не на заднем плане, а прямо по лицу девушки. В вагоне было не очень светло и зеркало было ненастоящим, оно не отбрасывало света, не давало отчетливого изображения. И Симамура, смотревший в зеркало, постепенно забыл о нем, он видел только девушку, плывущую в потоке вечернего пейзажа. Именно в этот момент на лице девушки и вспыхнул огонек. Отраженный огонек был слабым и не погасил настоящего огонька за окном, но и тот, настоящий, не погасил своего отражения. Огонек проплыл сквозь ее лицо, однако не осветил его — это был холодный, далекий свет. И все же зрачок вдруг вспыхнул в тот момент, когда огонек наплыл на отраженный в стекле глаз, и это был уже не глаз, а прекрасный, загадочный, фосфоресцирующий светлячок, плывущий в волнах вечерних сумерек.

Когда придет зима – я перечитаю эту книгу на японском, чтобы снова окунуться в эту атмосферу, видеть, ощущать, чувствовать…

Казалось, Млечный Путь, похожий на огромное северное сияние, течет и омывает его тело. А сам Симамура словно бы стоит на краю земли. И Млечный Путь наполняет его леденящей, пронизывающей тоской и в то же время обольщает, обольщает…

Так и меня обольстила эта книга…

Эта книга так и осталась для меня просто снежной страной. Смотришь по сторонам — а вокруг только хлопья снега кружатся. Красивые, легкие — да, но все равно, из-за них ничего другого не видно. Даже в конце книги эмоции какие-то приглушенные, как будто и они завязли в сугробах. Все, как и положено снегу — пройдет время, и в памяти останется только прозрачная вода.

Красивый-красивый стиль автора, неспешность и едва уловимая грусть — это то, что сквозит в каждой повести.
Жизнь течёт, проходит, меняя всё вокруг, меняя людей, меняя чувства. Это такие очевидные мысли, это самое естественное, что только может быть в нашем мире — и всё равно то, как преподносит это автор, — это нечто удивительное, тонкое, едва уловимое и вместе с тем сильное.

Читая три этих повести я всё же поняла, что мне больше по душе вещи более объёмные. «Элегия» и «Танцовщица из Идзу» едва-едва меня коснулись, пронеслись мимо — только лёгкий ветерок ощущений оставили после себя. А вот в более крупную повесть «Снежная страна» я смогла погрузиться, смогла прочувствовать её, привыкнуть к персонажам и проникнуться их историей. При чтении произведений малой формы мне очень не хватает этого погружения, хотя исключения, конечно же, случаются.

Кавабата прекрасен, к его произведениям хочется возвращаться снова и снова. Просто окунуться ещё раз в плавное течение повествования, в изящный поток размышлений и описаний. Красиво, очень красиво.